Привет! На твое последнее письмо.
О “диких обычаях”. Я даже и не говорю о вещах очевидных, о том, что жестокие вещи в Торе — это все-таки наказание за грехи, которые еще надо доказать в суде, и это совсем не просто (если ты еще что-то помнишь из Mишны и Гемары Сангедрин), и цель, как сказано во всех тех местах, — “и увидят (люди), и убоятся, и уничтожишь зло в среде своей”. А чем виноваты вдовы или приносимые в жертву дети, и кто их судит?
Но это даже и не главное.
Ты пишешь, что чужую веру и все такое “тебе вообще твоя религия запрещает их изучать или обсуждать хоть сколько-то вглубь”. Не совсем так. Наш сосед по Рамоту Йеуда Гордон написал книгу против миссионеров “Иди к своим”, полную цитат из Евангелия и прочих христианских источников. Когда нужно, для серьезной цели — можно!
Применительно к описанным древним идолопоклонским жестоким обычаям, препятствие, если и есть, — другого рода. Чтобы вообще что-то изучать — надо иметь источники. Еврейские — в изобилии, как и люди, которые могут помочь в их изучении. А как обстоит с “невероятно глубоким духовным и моральным смыслом” детских жертвоприношений или вообще любых древних языческих обрядов?
Для меня наиболее авторитетно то, что скажет об этом гой, именно гой. В данном случае — великий русский писатель Александр Куприн. Из его рассказа “Жидовка”:
“Пестрая, огромная жизнь Рима, Греции и Египта давным-давно сделалась достоянием музейных коллекций, стала историческим бредом, далекой сказкой, — а этот таинственный народ, бывший уже патриархом во дни их младенчества, не только существует, но сохранил повсюду свой крепкий, горячий южный тип, сохранил свою веру, полную великих надежд и мелочных обрядов, сохранил священный язык своих вдохновенных божественных книг, сохранил свою мистическую азбуку, от самого начертания которой веет тысячелетней древностью! Что он перенес в дни своей юности? С кем торговал и заключал союзы, с кем воевал? Нигде не осталось следа от его загадочных врагов, от всех этих филистимлян, амаликитян, моавитян и других полумифических народов, — а он, гибкий и бессмертный, все еще живет, точно выполняя чье-то сверхъестественное предопределение”.
Итак, я спрашиваю: даже если даже сыщутся вдруг где-нибудь когда-нибудь древние рукописи, объясняющие, как ты пишешь, “невероятно глубокий духовный и моральный смысл” сжигания детей в жертву богам, — где я найду живых носителей этих идей, которые помогут мне расшифровать и правильно понять эти рукописи? Исчезли, сгинули большие и сильные народы — вместе со своими идолами и вместе с тем “невероятно глубоким духовным и моральным смыслом”, если он вообще и был! Не помогли им ни их идолы, ни жертвоприношения, даже самые тяжкие и кровавые — собственных детей…
Почему-то прошли живьем через тысячелетия именно идеи нашей книги, вместе с их носителями, как пишет далее Куприн: “Его (народа нашего) история вся проникнута трагическим ужасом и вся залита собственной кровью: столетние пленения, насилие, ненависть, рабство, пытки, костры из человеческого мяса, изгнание, бесправие… Как мог он оставаться в живых? Или в самом деле у судьбы народов есть свои, непонятные нам, таинственные цели?.. ”
И не только остаться в живых, но и — добавим к тому, что сказал Куприн, — распространить, как я уже писал, монотеизм на большую часть мира — и низвергнуть всех тех идолов! И не сами евреи это сделали и не вера их — а, если можно так выразиться, “отходы” ее, секта, отпочковавшаяся от нашей веры! А вот дела не столь даже далеких дней — сжигание вдов в Индии — нет его больше! Было — и нет, чуть-чуть постарались англичане и прикончили, и “невероятно глубокий духовный и моральный смысл” его — был ли он и кто о нем слышал? Какое влияние он оказал на остальное человечество?
Просто поразительно, с какой силой этот гой, Куприн, ощущает особую судьбу, особое предначертание и непостижимую силу влияния нашего народа, мистическую, прямо им упоминаемую, составляющую бытия его — сильнее, чем многие евреи, особенно сегодня!
И что же делать гою, который это ощутил? Перед ним две дороги. Либо возненавидеть эту силу, и эту судьбу, и это предначертание, и стать большим антисемитом. Либо сделать гиюр и самому стать евреем.
Есть, впрочем, и третий путь. Не ощущать и не видеть ничего. Искать себе другие развлечения. Таких много — и гоев, и самих евреев, особенно в последнюю эпоху — материализма и нечувствительности к духовным аспектам бытия.
Какой же путь избрал себе Куприн? Об этом в следующий раз.
Из всего сказанного ясно мое отношение к антисемитизму: отрицательное, но с осознанием, что он фатально неизбежен во все эпохи, и в нашу, до прихода Машиаха.