Твой ответ, как ни странно, блестяще иллюстрирует мою точку зрения, которую я пытался тебе зарисовать в прошлых письмах. Ты описываешь колебания верующего человека; такие трансгрессии свойственны уже нашедшему правду человеку, и они не имеют ничего общего с её поиском, или точнее, с тем здоровым скептицизмом который необходим для поиска. Ты называешь сомнения “периодом слабости”, и отсутствие сомнений “периодом силы”. Эта терминология задаёт один единственный правильный исход колебаний, а не множественность возможный правильных исходов, какие существуют у ищущего правду. У ищущего, колебания, сомнения, и изменения мнения это совсем не “период слабости”, а наоборот силы, ибо поиск исходит из них и зависит от них; если и есть у него “период слабости”, так это как раз тот период абсолютной веры, когда он ослеплён какой-нибудь одной находкой, и забывает про поиск. Другими словами, если ты хотел описать совмещение, в одном человеке, религиозности и поиска правды, то в моих глазах ты описал совершенно обратное.
Проблема исходит из того что ты воспринимаешь иудаизм как “мозговую конструкцию”. Когда мы ищем корни своей веры в интеллекте, то мы превращаем её в научное рассуждение, в теорию которую можно доказывать, оспаривать, экзаменовать, обвинять в неточности; а по небу религий движется тьма разных точек, и не все — самолётики с людьми, и разобрать их всех не успеть. По этому единственный подход к вере, который я способен принять, это подход именно со стороны эмоции. Удачно описал его Ишаягу Лейбович, в письме в ответ студенту который спрашивал его о источнике его веры:
ראובן רוצה בעוגה עם קצפת מתוקה. שמעון מואס בה. לוי שואף להשליט את הצדק בעולם. יהודה שואף להשליט את הכח בעולם. יששכר רוצה להיות אלוף העולם באגרופנות ואינו מעוניין בארכאולוגיה. גד חושק בחנה ומואס בפנינה. אשר חושק בפנינה ומואס בחנה.
פלוני מקבל עליו עול תורה ומצוות ואלמוני דוחה מעליו עול זה.
Другими словами, не ищи вере оправданий, больше чем ты ищешь оправдания неприязни Шимона к торту с кремом. И отсутствию веры не ищи оправданий. Вера есть начало мышления, а не результат. Лейбович также любил говорить что если мы начинаем описывать Бога человеческими словами и понятиями, то в этот момент мы говорим не про бога Авраама, Исаака и Якова, а про что-то другое что мы сами придумали. Такое определение веры и бога, честно и всецело отдающее дань его трансцендентальности, может спокойно уложиться в моей голове, хоть я сам и неверующий. А “научный иудаизм”, по приведённым выше причинам, является на мой взгляд подходом совершенно нерентабельным.